Зеленая дача, пришли на станцию
На этот раз мы пошли глубже, туда, где сосны стояли теснее, а воздух был гуще и сладковат от запаха ферментирующейся брусники. Солнце пробивалось сквозь золотую листву осин редкими, но ослепительными столпами света, которые казались опорами самого неба. Мы шли не спеша, и каждый шаг по ковру из хрустящих листьев отдавался в тишине таким громким эхом, что казалось, мы нарушаем древнее таинство. — Осень — пора, когда границы между мирами истончаются, — сказала моя спутница, Анита, местная художница. Она шла, постоянно озираясь, и я знал, что она не ищет путь — она «собирает краски», как сама говорила. — Летом всё ясно: зелень, солнце, вода. А вот сейчас… сейчас проступает то, что скрыто. Мы вышли на поляну, которую окружал почти что сказочный осинник. Их стволы, гладкие и серые, будто отполированные дождями, уходили ввысь, а на вершинах трепетали мириады золотых сердечек-листьев. И тут подул лёгкий ветерок. Он был не таким, как прежде. Он не шумел, а… звенел. Тонко-тонко, будто кто-то провёл смычком по струнам невидимой скрипки. И с осин посыпались листья. Но это был не просто листопад. Это был золотой дождь. Тысячи, миллионы листьев, подхваченные ветром, закружились в немыслимом, стройном хороводе. Они не падали — они танцевали. Танцевали прощальный вальс уходящего лета. Воздух искрился и переливался в косых лучах солнца. Мы замерли, завороженные. Казалось, мы стали свидетелями момента, когда сама душа леда обретает зримую форму — легкую, хрупкую и невероятно прекрасную. — Видишь? — прошептала Анита, и глаза её сияли. — Это танцуют «осенницы». — Кто? — спросил я. — Духи осеннего леса. Лесные феи, но не летние, резвые. Они — печальные и грациозные. Они ткут из паутины покрывала для мхов и раскрашивают листья в багрянец. А когда приходит их время уходить, они устраивают этот бал. Они отдают земле свои наряды, чтобы та укрылась ими до весны. Мы простояли на поляне, пока танец не стих. Последние листья плавно опустились на землю, и в лесу воцарилась абсолютная, звенящая тишина. Даже птицы не пели, зачарованные этим зрелищем. Анита наклонилась и подняла один идеально ровный, ярко-желтый кленовый лист. — Вот, — протянула она мне его. — Подарок от осенницы. Не каждый может его получить. Это не просто лист. Это застывший миг красоты. Положишь его между страниц книги, а зимой, когда за окном будет метель, откроешь — и в комнате станет светлее, и пахнуть будет не пылью, а карельской осенью. Мы пошли обратно, и я бережно сжимал в руке тот лист. Лес, только что потрясший своей величественной феерией, теперь казался задумчивым и умиротворенным. Он подарил нам свою маленькую, сокровенную тайну. И я понял, что осень в Карелии бывает разной: одна — мудрая, как дед Ерофей, а другая — волшебная, как танец осенниц в золотом сиянии уходящего дня. И каждая из них — настоящая.
На этот раз мы пошли глубже, туда, где сосны стояли теснее, а воздух был гуще и сладковат от запаха ферментирующейся брусники. Солнце пробивалось сквозь золотую листву осин редкими, но ослепительными столпами света, которые казались опорами самого неба. Мы шли не спеша, и каждый шаг по ковру из хрустящих листьев отдавался в тишине таким громким эхом, что казалось, мы нарушаем древнее таинство. — Осень — пора, когда границы между мирами истончаются, — сказала моя спутница, Анита, местная художница. Она шла, постоянно озираясь, и я знал, что она не ищет путь — она «собирает краски», как сама говорила. — Летом всё ясно: зелень, солнце, вода. А вот сейчас… сейчас проступает то, что скрыто. Мы вышли на поляну, которую окружал почти что сказочный осинник. Их стволы, гладкие и серые, будто отполированные дождями, уходили ввысь, а на вершинах трепетали мириады золотых сердечек-листьев. И тут подул лёгкий ветерок. Он был не таким, как прежде. Он не шумел, а… звенел. Тонко-тонко, будто кто-то провёл смычком по струнам невидимой скрипки. И с осин посыпались листья. Но это был не просто листопад. Это был золотой дождь. Тысячи, миллионы листьев, подхваченные ветром, закружились в немыслимом, стройном хороводе. Они не падали — они танцевали. Танцевали прощальный вальс уходящего лета. Воздух искрился и переливался в косых лучах солнца. Мы замерли, завороженные. Казалось, мы стали свидетелями момента, когда сама душа леда обретает зримую форму — легкую, хрупкую и невероятно прекрасную. — Видишь? — прошептала Анита, и глаза её сияли. — Это танцуют «осенницы». — Кто? — спросил я. — Духи осеннего леса. Лесные феи, но не летние, резвые. Они — печальные и грациозные. Они ткут из паутины покрывала для мхов и раскрашивают листья в багрянец. А когда приходит их время уходить, они устраивают этот бал. Они отдают земле свои наряды, чтобы та укрылась ими до весны. Мы простояли на поляне, пока танец не стих. Последние листья плавно опустились на землю, и в лесу воцарилась абсолютная, звенящая тишина. Даже птицы не пели, зачарованные этим зрелищем. Анита наклонилась и подняла один идеально ровный, ярко-желтый кленовый лист. — Вот, — протянула она мне его. — Подарок от осенницы. Не каждый может его получить. Это не просто лист. Это застывший миг красоты. Положишь его между страниц книги, а зимой, когда за окном будет метель, откроешь — и в комнате станет светлее, и пахнуть будет не пылью, а карельской осенью. Мы пошли обратно, и я бережно сжимал в руке тот лист. Лес, только что потрясший своей величественной феерией, теперь казался задумчивым и умиротворенным. Он подарил нам свою маленькую, сокровенную тайну. И я понял, что осень в Карелии бывает разной: одна — мудрая, как дед Ерофей, а другая — волшебная, как танец осенниц в золотом сиянии уходящего дня. И каждая из них — настоящая.